Иерусалим обреченный [= Жребий; Салимов удел; Судьба Салема; Судьба Иерусалима / Salems Lot] - Стивен Кинг

— Впусти меня, — прошептал он, и Марк не понял, услышал ли он эти слова сквозь стекло или просто почувствовал.

Он был испуган — его тело поняло это прежде сознания. Никогда еще он так не боялся — даже когда не мог выплыть на берег Попхэм Бич и чуть не утонул. Ум его, все еще детский во многих отношениях, определил положение в считанные секунды. Ему грозило нечто большее, чем смерть.

— Впусти меня, Марк. Я хочу поиграть с тобой.

За окном этому отвратительному существу не за что было держаться: второй этаж, никакой лестницы. Но как-то оно висело в пространстве… или прицепилось к подоконнику, как насекомое.

— Марк… Я пришел наконец, Марк. Пожалуйста…

Конечно. Их надо пригласить внутрь. Он прекрасно знал это из журналов о монстрах — тех самых, которые, как опасалась мать, могли причинить ему вред.

Он встал с кровати — и чуть не упал. Оказалось, что испугался — это слишком мягко сказано. Даже слова «ужас» явно недоставало. Мертвенное лицо за окном постаралось улыбнуться, но слишком долго обитало во тьме, чтобы помнить, как это делается. Марк увидел искаженную гримасу — кровавую маску из трагедии.

Но если глядеть в глаза — не так уж плохо. Если глядеть в глаза — страха почти нет и становится понятно: ведь все, что надо сделать — это открыть окно и сказать: «Входи, Дэнни», а потом страха не будет совсем, потому что станешь заодно с Дэнни и со всеми ними, и заодно с ним. Станешь…

Нет! Вот так они до тебя и добираются!

Он буквально оттащил свой взгляд в сторону, и это потребовало всех его сил.

— Марк, впусти меня! Я приказываю! Он приказывает!

Марк снова двинулся к окну. С этим ничего нельзя было поделать. Этот голос не допускал возражения. Чем ближе Марк подходил к окну, тем сильнее искажалось гримасой жадности полное зла мальчишеское лицо с другой стороны стекла. Черные от земли ногти скребли оконницу.

Думать о чем-то другом. Скорее! Скорее!

— Пи эр, — прошептал он хрипло. — Пи эр квадрат есть площадь круга. Жена милей и лучше друга.

Дэнни Глик зашипел:

— Марк! Открой окно!

— Перепелка перепеленка…

— Окно, Марк, он велит!

— …перепеленывала, перепеленывала, еле перепеленала.

Он слабел. Шуршащий голос одолевал, пробиваясь сквозь все его баррикады. Взгляд Марка упал на стол с моделями монстров — таких игрушечных и глупых сейчас… Пластиковый упырь пробирался через пластиковое кладбище, и одно из надгробий было в форме креста.

Глаза Марка слегка расширились. Не колеблясь и не задумываясь (то и другое сделал бы взрослый себе на погибель), Марк сорвал крест с подставки, крепко зажал в кулаке и громко сказал: «Ну, заходи».

Лицо за стеклом искривилось в гримасе хищного торжества. Оконная панель скользнула вверх, и Дэнни шагнул в комнату. Из его открытого рта несло страшной вонью, как из склепа. Холодные, белые, как рыбье брюхо, руки опустились Марку на плечо. Верхняя губа по-собачьи вздернулась над сверкающими клыками.

Широко размахнувшись, Марк ударил Дэнни крестом по щеке.

Вопль был ужасный, неземной и… неслышный. Он отдавался только в разуме и душе. Улыбка торжества обратилась в гримасу агонии. Бледная плоть мелко задрожала, и, прежде чем создание, изогнувшись, полунырнуло-полувывалилось в окно, Марк ощутил, что эта плоть поддалась, как дым.

А потом все кончилось, как будто ничего не было.

Но крест на секунду вспыхнул яростным светом, как будто внутри него включилась электрическая нить. Потом свет медленно померк, оставив только голубое изображение перед глазами.

Через вентиляционный ход Марк четко услышал щелчок выключателя в спальне родителей и голос отца: «Что там за дьявол?».

В чем-то отец был прав.

Дверь детской открылась через две минуты, но этого времени вполне хватило.

— Сын, — тихо спросил Генри Петри. — Ты спишь?

— По-моему, да, — сонно отозвался Марк.

— Тебе приснилось что-нибудь страшное?

— На… наверное. Я не помню.

— Ты кричал во сне.

— Извините.

— Нет, не извиняйся. — Генри Петри осмотрел комнату, пытаясь объяснить себе дрожь ужаса, от которой проснулся и от которой не избавился и сейчас, — как будто на волосок избежал катастрофы. Но все как будто в порядке. Окно закрыто. Вещи на своих местах.

— Марк, что-нибудь не в порядке?

— Нет, папа.

— Ну… спокойной ночи тогда.

— Спокойной ночи.

Дверь тихо закрылась, послышались шаги идущего вниз по лестнице отца. Марк медленно приходил в себя. Ребенок немного младше — или немного старше — бился бы в истерике. Но Марк только чувствовал, как медленно уходит ужас: как будто тело высыхает на ветру после купания. А когда страх ушел совсем — его сменила сонливость.

Прежде чем совсем заснуть, он успел подумать — в который раз — о странностях взрослых. Они нуждаются в дрянных пилюлях, чтобы отогнать страхи, не дающие им спать, но до чего же смешные и прирученные эти страхи. Работа, деньги, что подумает учитель, если мы не достанем для Дженни хорошую одежду, любит ли меня моя жена… Смешно сравнивать их с теми кошмарами, с которыми каждый ребенок остается наедине, чуть только положит голову на подушку. А ведь для этих страхов нет ни снотворного, ни психотерапии, ни социальных служб. Ужасающие битвы происходят по ночам в детских спальнях: с тем, кто в углу, с тем, кто как раз там, куда ты смотришь. И единственное средство от этих кошмаров — медленное притупление фантазии, и это называется взрослением.

Мысли эти проскользнули у него в голове в форме некой умственной стенографии. Предыдущей ночью для Мэтта Берка подобная сцена закончилась сердечным припадком; этой ночью Марк Петри через десять минут после нее спокойно спал, сжимая в кулаке пластиковый крест. Вот в чем разница между мужчинами и мальчиками.

11. Бен (4)

В десять минут десятого утром — ярким, солнечным воскресным утром — Бен начинал серьезно волноваться за Сьюзен, когда зазвонил телефон у его постели. Бен схватил трубку:

— Где ты?

— Спокойно. Я наверху у Мэтта Берка. Он желает твоего общества — как только будешь готов.

— Почему ты не пришла?..

— Я заглянула раньше. Ты спал как ягненок.

— Здесь на ночь отключают всех наркотиками, чтобы без помех подбирать подходящие потроха для пациентов-биллионеров. Как Мэтт?

— Поднимись и взгляни сам, — посоветовала она и не успела положить трубку, как Бен уже вскочил.

Мэтт выглядел гораздо лучше, он почти помолодел. Сьюзен сидела рядом в ярко-голубом платье. Мэтт поднял руку в знак приветствия.